Жан Собакин писал(а):Фадеева конечно в программу незачем включать. Автору одной удачной книги, к тому же политически ангажированной, там делать нечего. К тому же она слишком привязана к своему времени. Как, например, роман Как закалялась сталь.
Но зачем было нужно вместо этого включать такую лоханку помоев, как Архипелаг Гулаг? В ней 50% лжи и она только отравляет мозги школьника.
Исаич был стукачок и воровал зековские посылки. Как Ольга Ивинская, прототип Лары в "Докторе Жеваго" Пастернака.
Вот что про них пишет Лидия Чуковская:
Ивинская, как я убедилась, не лишена доброты, но распущенность, совершенная безответственность, непривычка ни к какому труду и алчность, рождавшая ложь, – постепенно отвратили меня от неё. Ивинская была арестована в 1949 году, а вернулась из Потьмы, из лагеря, в 1953-м. Там, в лагере, она познакомилась и подружилась с моим большим другом, писательницей Надеждой Августиновной Надеждиной (1905–1992). Воротившись, Ивинская ежемесячно, в течение двух с половиной лет брала у меня деньги на посылки Надежде Августиновне (иногда и продукты, и бельё, и книги, собираемые общими друзьями). Рассказала я Анне Андреевне и о том, как сделалось мне ясно, что Н.А. Надеждина не получила от меня за два с половиной года ни единой посылки: всё присваивала из месяца в месяц Ольга Ивинская. В ответ на мои расспросы о посылках она каждый раз подробно докладывала, какой и где раздобыла ящичек для вещей и продуктов, какую послала колбасу, какие чулки; длинная ли была очередь в почтовом отделении и т.д. Мои расспросы были конкретны. Её ответы – тоже. Через некоторое время я заподозрила неладное: лагерникам переписка с родными – и даже не только с родными – тогда уже была дозволена, посылки издавна разрешены, а в письмах к матери и тётушке Надежда Августиновна ни разу не упомянула ни о чулках, ни о колбасе, ни о тёплом белье. Между тем, когда одна наша общая приятельница послала ей в лагерь ящичек с яблоками, она не замедлила написать матери: «Поблагодари того неизвестного друга, который...». Я сказала Ивинской, что буду отправлять посылки сама. Она это заявление отвергла, жалея моё больное сердце, и настаивала на собственных заботах. Тогда я спросила, хранит ли она почтовые квитанции. «Конечно! – ответила она, – в специальной вазочке», – но от того, чтобы, вынув их из вазочки, вместе со мною пойти на почту или в прокуратуру и предъявить их, изо дня в день под разными предлогами уклонялась. (Вазочка существовала, квитанции нет, потому что и отправлений не было.) Н.А. Адольф-Надеждина вернулась в Москву в апреле 1956 года. Лишённая жилья, лето она провела у меня. Мои подозрения подтвердились: ни единой из наших посылок она не получила. Надежда Августиновна сообщила мне: в лагере Ивинская снискала среди заключённых особые симпатии, показывая товаркам фотографии своих детей (сына и дочери, которые были уже довольно большие к началу знакомства её с Борисом Леонидовичем) и уверяя, будто это «дети Пастернака». Правда, симпатии к ней разделяли далеко не все: так, Н.И. Гаген-Торн (1900–1986) и Е.А. Воронина (1908–1955), вернувшиеся из той же Потьмы, отзывались об Ивинской, в разговорах со мной, с недоумением. По их словам, начальство явно благоволило к ней и оказывало ей всякие поблажки.
А потом Ивинская стала контрабандисткой. Нелегально обналичивала зарубежные "гонорары" Пастернака, которые на самом деле приходили от западных спецслужб под литературным прикрытием.
Моральный облик Пастернака, у которого такие знакомые, вполне понятен. Первый муж Ивинской все эти ужасы видеть не мог и повесился.